Из воспоминаний
Романа Синельникова
К сожалению, я не был знаком с
Колей и никогда не был в Южной
Осетии. Судьба забросила меня в
«Орлёнок» двумя годами позже
Коли. Но наши лагерные смены
были почти идентичными: они
представляли собой этапы
трёхлетнего, как сказали бы
сейчас, проекта ЦК ВЛКСМ по
проведению Всесоюзных сборов
учащихся-комсомольцев. Целью
этих сборов задумывалось
реформирование в первую
очередь школьного комсомола
(учащиеся ПТУ собирались в
другом месте и не о них сейчас
речь.) Первые два сбора были
подготовительными, они прошли
соответственно в 1988 г. и 1989 г.,
их участников было не так много
(в 1988 году – около 50 человек).
Насколько я понимаю, Коля
Яралов – участник Сбора-88
(часто использовалось и такое
сокращение). В июле-августе 1990
года проект вышел на
заключительную стадию: был
проведён Всесоюзный сбор
старшеклассников (название
«Всесоюзный сбор
учащихся-комсомольцев» к тому
моменту стало неактуальным,
т.к. часть делегатов уже после
избрания вышла из ВЛКСМ) с
представительством, примерно
эквивалентным горбачёвским
съездам народных депутатов:
один делегат от одного района
области или города областного
подчинения, то есть более двух
тысяч подростков, среди них был
и я.
Я рассказываю об этих, казалось
бы, малоинтересных деталях по
той причине, что для понимания
всего случившегося с Колей
необходимо знать весь
контекст. Для совсем уж молодых
и зелёных поясню: начиная с 30-х
годов, комсомольские
организации существовали в
каждой школе, на закате
Советского Союза практически
все старшеклассники выходили
из школы комсомольцами, и
большинство из них, вступая в
ряды ВЛКСМ, шли туда, не желая
изменить мир и не
руководствуясь карьерными
соображениями (желающих начать
ещё в школе комсомольскую
карьеру было ничтожно мало), а
просто следовали общему
потоку. Поэтому в то время не
было ни одного
старшеклассника, которого бы
не касались вопросы школьного
комсомола. Как и всем
участникам Сбора-90, мне был
выдан пакет документов по его
подготовке, в том числе
некоторые материалы Сбора-88,
где принимал участие Коля.
Лексика и стилистика этих
материалов сегодня вызывает
улыбку, но не будем забывать:
время было другое и жизнь была
другая…
Сборы в «Орлёнке» вызвали
бурный интерес подростков и
журналистов. Особенно активным
был минский журнал «Рабочая
смена» (позже переименованный
в «Парус»), который стал
подростковой трибуной по
подготовке к Сбору-90. В пылу
этих дискуссий родилось
подростковое информационное
агентство «Юнпресс»,
существующее и поныне. Темы,
которые предполагалось
обсудить на Сборе-90, волновали
каждого. «Мотором» всего
проекта была команда из
Ленинградского
педагогического института им.
Герцена, главным образом –
Юрий Виноградов, питомец
легендарной Фрунзенской
коммуны.
«Орлёнок» потрясает
приезжающих и в обычные смены,
но его воздействие в
совокупности с проведением
Сбора было много сильнее.
Во-первых, наблюдая за
происходящим в ходе такого
мероприятия в условиях резкой
политизированности его
участников (опять же, ну чем не
подростковый Съезд народных
депутатов?), можно было сделать
очень глубокие выводы о
процессах, происходивших в
стране. Никакая, даже самая
передовая публицистика того
времени (напоминаю, это
перестройка, фейерверк
общественной мысли!) и близко
не приближалась к аналитике
подобного уровня, отставая на
порядки, тем более не достигает
сейчас. Поэтому я понимаю Колю,
когда он пишет, что «мы
чувствовали себя на два шага
впереди авангарда
перестройки» – так оно и было в
действительности. Во-вторых, в
силу специфики Сборов выборка
участников была
репрезентативной, т.е. точно
соответствовала структуре
возрастного среза советского
общества от 14 до 17 лет. При этом,
в отличие от обычных смен, при
формировании отрядов
территориальные делегации
старались не разбивать, в
результате чего возникало
удивительное чувство полёта
над страной: можно чуть
снизиться и увидеть, как живут,
скажем, армяне или кемеровцы
(вся делегация собрана в одном
домике, в ходе их повседневного
общения проявляются
сложившиеся традиции и
особенности характеров), а
можно подняться чуть выше и
увидеть всё великолепие
мозаики Советского Союза.
Заряд мудрости в результате
получаешь колоссальный.
В-третьих, параллельно с
работой Сборов проходили
разнообразные школы. В 1990 году
их организовали чуть меньше
тридцати, они шли параллельно,
каждый мог выбрать что-то одно
– вплоть до школы интимных
отношений. Но было исключение:
три школы – Школу спикеров,
Школу политологов и Школу
законотворчества – вёл Юрий
Виноградов, и шли они подряд,
так что можно было идти «на
весь блок», что я и делал, как и
многие другие. Возможно, то, что
говорилось на этих Школах,
имеет в отрыве от Сборов
меньшую ценность, чем в их
рамках, но там переданные
знания немедленно становились
теоретической базой для
осмысления всего
происходившего. Кто хотел и
любил думать (таких всегда
немного, но, опять же,
перестройка, мимолётная, но
очень сильная
востребованность «смеющих
своё суждение иметь»!), оценил
эти Школы по достоинству.
Короче говоря,
интеллектуальный уровень
восемнадцати (!!!) дней
«Орлёнка» даже почти
тринадцать лет спустя остаётся
для меня не перекрытым. Ни
институт, ни работа, ни
многочисленные поездки на
семинары за границу, ни даже
знакомство с мудрой и
энциклопедически образованной
Александрой Пахмутовой не
сдвинули с места эту планку. Я
оставил за кадром то, что
остаётся в памяти каждого
орлёнка: строгую систему
ритуалов, законов, легенд,
песен, дух свободы и
творчества, открытость,
лёгкость, ровность и
естественность общения, а
главное – возможность жить
этих в условиях, пусть даже эта
пьянящая атмосфера и была
создана искусственно. Всё это
невероятно важно. Мы
чувствовали, что «способны
дотянуться до звёзд, не считая,
что это сон», и в наших чувствах
была правда жизни...
Увы, но каждому орлёнку
приходится возвращаться из
лагеря домой, и первые месяцы
после возвращения – самые
тяжёлые. В особенности тяжело
тем, кто именно в «Орлёнке»
поверил в свои силы – нет, что я
говорю? – убедился в своих
силах на собственном опыте!
Потому что скоро выясняется:
твои способности не нужны
никому, ибо окружающий мир
исповедует иные, отличные от
орлятских ценности. Более того,
все попытки поделиться
пережитым даже с прежними,
«доорлятскими» друзьями
терпят неизбежное и позорное
фиаско: в России (а «Орлёнок»
даже в советское время был не
всесоюзным, а всероссийским
лагерем) один орлёнок
встречается примерно на триста
человек, т.е. 97,7% окружающих там
не были, подобного
эмоционального потрясения не
испытали и понять его не могут.
К сожалению, ценностную
катастрофу такого масштаба
переживают не все. Я её пережил,
но преодоление последствий
заняло шесть лет, с 1991 по 1997. А
Коля – не пережил... Впрочем,
быть может, именно ему я обязан
своей жизнью: буквально за
неделю до моей поездки в
«Орлёнок» мне успели
рассказать про эту статью, а
кто предупреждён, тот, как
известно, вооружён. Потом
вспомнилось написанное
Пахмутовой и Добронравовым в
1965 году после возвращения из
«Орлёнка» «А где-то в гнёздах
шепчут птицы, что так недолго и
разбиться» – теперь-то Вы
понимаете, что подобной
честности советская песня не
знала никогда...
Был ли Коля жертвой краха
Советского Союза?
Мне трудно судить, мы никогда
не видели друг друга. Но
известный из статьи в
«Комсомольской правде» штрих о
материалах XXVII съезда КПСС, а
теперь и воспоминания Тамары
Николаевны о дискуссиях Коли с
Йозефом Вавроушеком, на мой
взгляд, многое проясняют. Дело
в том, что XXVII съезд – первый на
осознанной памяти нашего с
Колей поколения, поэтому
пропагандистские штампы о его
«исторических решениях», за
долгие годы навязшие в зубах и
на ушах наших родителей,
воспринимались нами,
только-только заглянувшими во
второе десятилетие своей
жизни, всерьёз и с энтузиазмом.
Если бы всё происходило хотя бы
лет на пять пораньше, наш
романтический пыл быстро бы
охладел, но вышло так, что
решения Двадцать Седьмого и
вправду оказались
историческими, и мы, как тогда
было принято говорить,
«поверили в перестройку».
Перемены в стране были
восприняты нами до такой
степени, что я и сегодня
чувствую себя сильно задетым,
когда в нынешней публицистике
вижу окружающие слово
перестройка ироничные кавычки,
предпочитая писать это слово
так, как оно писалось в эпоху
Горбачёва.
Вместе с ныне покойным
Анатолием Ковалёвым,
поэтом-песенником и
заместителем Министра
иностранных дел СССР, мы знали:
если дует свежий ветер – это
значит быть добру! Упиваясь
этим ветром, мы искренне и
по-подростковому наивно
смеялись над вековой мудростью
китайского проклятия «Чтоб ты
жил в эпоху перемен!». А впереди
нас – как и миллионы наших
сограждан – ждал путь, на
котором были – перечисляю по
хронологии, но далеко не всё –
«Покаяние», шок Рейкъявика-86,
горькая очистительная правда
января 1987 года (помните
знаменитое горбачёвское:
«Конечно, товарищи, развитие
страны не остановилось»),
«голоса» без «глушилок»,
«Собачье сердце», «Жизнь и
судьба», 1000-летие Крещения
Руси, «Борис, ты не прав», «И ещё
я не понимаю, зачем нам нужна
наша партия?», первые выборы из
нескольких кандидатов,
многотысячные митинги на
площадях – и так далее, и так
далее до Трёх Дней Августа.
Этой дорогой прошла вся
рядовая советская
интеллигенция, и, пожалуй,
иного пути у неё не было. Распад
Советского Союза был воспринят
ею со вздохом, но спокойно. Даже
в 1991 году мы пели «И Ельцин
такой молодой, и юный Гайдар
впереди», ещё не понимая: в
обществе победила иная система
ценностей (этапы её большого
пути были иными:
внешторгобъединения –
совместные предприятия –
кооперативы – свободный курс
рубля…), в которой романтизму
места нет. Поэтому, как мне
кажется, если бы Коля не попал в
«Орлёнок», то до некоторых пор
всё происходило бы без
отклонений от описанного
сценария и однажды соседи
услышали бы из окна Коли
мелодию гречаниновского Гимна
России, ставшую позывными
«Радио Свобода», – дальше
линия прогноза уходит в
неопределённость из-за войны в
Южной Осетии, но сам по себе
распад СССР не стал бы для Коли
фатальным…
Таким образом, поездка в
«Орлёнок», на мой взгляд, стала
ключевым фактором того, что
произошло. Но можно ли сделать
вывод, что «Орлёнок» погубил
Колю? И не звучит ли подобное
заявление столь же нелепо, как
и фраза «Мечта о полёте
погубила Икара»? Наш
внутренний мир – космос, на
пути освоения которого, увы,
неизбежны катастрофы и
трагедии. Они не остановят нас,
но сохранить память о погибших
– долг каждого.
Особенно тех из нас, кто узнаёт
в погибших себя, а потому
чувствует и знает, что при
другом стечении обстоятельств
мог оказаться на их месте.
|